Тревожный август - Страница 43

— Сережа, его они так звали. Нет, они его называли Серый, он всегда в военной форме ходил. Веселый был, смеялся, пел хорошо.

— Фамилия Серого?

— Не знаю. Они его Серый да Серый звали.

— Кто еще?

— Еще четыре или пять человек с ними, но я их видела мельком, я ничего не могу сказать.

— Хорошо, вернемся к печати.

— Ну вот, они приехали. Бронек и Виктор Калугин, из Москвы.

— Когда точно?

— Не помню. Ко мне они ночью пришли. Пили сильно, и Бронек все плакал, он Стасика вспоминал, убитого, и поклялся за него отомстить.

— В каких вы отношениях были с братьями Музыка?

— Я дружила со Стасиком.

— Дружила, иначе говоря...

— Да, иначе говоря, спала. Я любила его. — Дробышева поднялась, и впервые за все время разговора глаза у нее оживились. Даже лицо стало другим, оно разгладилось, тени на нем исчезли и появился румянец. И голос стал звонким. Таким голосом люди обычно отстаивают свою правоту.

Данилов глядел на нее и думал о великой силе любви. О том, что только она может подняться надо всем: правдой, разумом, гражданственностью. Да, эта женщина, безусловно, любила бывшего начальника полицейской «шнелькомандо» Станислава Музыку, и ей было безразлично, что делал он, кого убивал, после каких дел приходил в этот дом. Она просто любила. Нет, не просто. Она невольно становилась сопричастной к жизни этого человека, становилась его помощником, а следовательно, врагом всего того, что защищал Данилов, значит, такую любовь он оправдать не мог. И была она для него сейчас не любовницей Станислава Музыки, а его соучастницей.

— Давайте оставим лирику, — резко сказал Иван Александрович, — лучше займемся фактами. Итак, как вы стали соучастницей Станислава Музыки?

— Я с ним познакомилась в октябре сорок первого.

— Когда пришли немцы?

— Да.

— Вы знали, чем он занимается?

— Да.

— И тем не менее поддерживали с ним отношения?

— Да! Да! Да! Мне было безразлично. Наплевать мне на все было! На вас, на немцев! Я его любила, понимаете это?

— У меня хороший слух, так что кричать не надо.

— А я не кричу, я плачу.

— Это тоже лишнее. Вы находитесь на допросе, и мне нужны факты, а эмоции можете оставить при себе. Кто-нибудь знал о ваших отношениях?

— Только его брат.

— Что было потом?

— Когда немцев выбили, они прятались у меня.

— Кто?

— Братья Музыка, Виктор Калугин и Серый.

— Долго?

— Неделю.

— А потом?

— Потом они закопали какие-то ящики в сарае и ушли.

— Куда?

— Этого я не знаю.

— Предположим. Часто вас посещал Станислав Музыка?

— Часто. Раза два в неделю.

— А он не боялся приходить к вам?

— Вам не понять этого. Он меня любил.

— Что вы собирались делать дальше?

— Стасик говорил, что они должны кое-что сделать, и тогда у нас будет много денег, и мы уедем в Ташкент.

— Что именно сделать?

— Этого он мне не говорил.

— Он приходил один?

— Да.

— А после его смерти?

— После его смерти пришел Бронислав и просил меня помочь ему.

— Конкретно?

— Он назвал мне несколько фамилий людей, и все, что услышу о них, я обязана была передавать.

— Кому?

— Ему или Виктору?

— Как?

— Они по очереди ночевали у меня.

— У вас или с вами?

— У меня.

— В числе названных была фамилия Ерохина?

— Да.

— Что вы еще передавали ему?

— Многое. Все переговоры милиции, сообщение о вашем приезде, о том, что в Дарьине нашли свидетеля.

— Так. Ясно. Кто был у вас сегодня?

— Я его видела впервые, его прислал Бронислав, звали его Константин.

— Зачем он находился у вас?

— Бронислав сказал, что для связи. Ему было необходимо знать, что вы собираетесь предпринять.

— Ясно. Кстати, он не дарил вам никаких украшений?

— Нет. Только Наполеона подарил. Сказал: «Возьми на память о Стасе».

— Хорошо. На сегодня пока все. Подпишите протокол.

Данилов повернулся к Белову, сидящему за столом у окна:

— У тебя все готово?

— Так точно.

— Дай подписать и отправь в райотдел.

Он повернулся и вышел.

Данилов и Костров

«Ах ты, Мишка, Мишка! Вот ты какой стал, мой крестник: сержант, две медали «За отвагу». Молодец, ай какой молодец!» Данилов глядел на Кострова, на гимнастерку его ладную, на медали и радовался. Нашел-таки дорогу свою в жизни бывший вор Мишка Костров. Да нет, он ее уже давно нашел, еще до войны, только шел по ней неуверенно, как слепой, палочкой дорогу эту трогая. А теперь нет, шалишь. Теперь его ничто не заставит свернуть с нее. Настоящим человеком стал Мишка Костров.

— Ну что, Михаил, теперь давай поздороваемся.

Они обнялись. И постояли немного, крепко прижавшись друг к другу.

— Вот видишь, горе у нас какое.

— Это я, Ван Саныч, виноват. Я упустил гада этого. Эх, — Мишка скрипнул зубами, замотал головой, — я бы его за Степу...

— Еще успеешь. Я тебе эту возможность предоставлю.

— Правда?

— А когда я тебе врал?

— Никогда.

— То-то. Ты где служишь?

— После ранения при комендатуре нахожусь. А так я в разведроте помкомвзвода был. Подбили меня, попал сюда в госпиталь, потом в команду выздоравливающих, ну а потом сюда. Но, говорят, временно, Иван Александрович, — Мишка искательно заглянул в глаза Данилову. — Как мои там?

— Нормально. Заезжал к ним, продуктов завез. Я же их эвакуировать хотел. Да жена у тебя с характером.

— Малость есть, — довольно усмехнулся Мишка, — чего, чего. Так как же она?