Тревожный август - Страница 47

— Что вам надо? — спокойно спросил Игорь.

Человек обернулся, увидел милицейскую форму и почтительно захихикал:

— Я так что из конторы домовой. Так что площадь эвакуированных на учет берем.

— А кто позволил в квартиру лезть без спроса?

— Пустая она, товарищ начальник, а люди есть, желающие занять.

— В ней живу я.

— Нет, — захихикал человек, — она пустая. В ней Муравьева Нина Петровна проживала. Сейчас она в эвакуации, а сынок на фронте.

— Сынок — это я, — сказал Игорь спокойно, — и если я еще раз вас увижу...

— Извиняйте, извиняйте...

Человек растаял, просто растворился в полумраке лестницы. Муравьев вошел в квартиру и позвонил в домоуправление, рассказав о странном визите.

— Так, — ответил домоуправ, — интересно. Действительно, есть распоряжение Моссовета о временном вселении в свободные квартиры. — Он помолчал немного и добавил: — В общем, вы не волнуйтесь. За сигнал спасибо. Мне уже подобные поступали, да я думал... Вы сами в милиции работаете, поэтому знаете, всякие люди бывают. Еще раз спасибо за сигнал.

Игорь повесил трубку и подумал о том, как быстро повылезала из щелей всякая нечисть. Как умело маскировалась она до войны. Платила взносы в МОПР и Осоавиахим, ходила на собрания, ждала своего часа. Но нет, их время не пришло и не придет никогда, для этого он и служит в уголовном розыске.

Муравьев открыл шкаф, достал из него синий костюм, тот самый, который сшил перед самой войной. На работе мать премировали талоном на отрез, и она взяла бостон специально для сына. Шил костюм дорогой мастер и, надо сказать, сделал все, как надо. Всего один раз надел его Игорь, когда ходил с Инной в Большой театр на «Красный мак». Господи, давно же это было, совсем в другой жизни. Он надел голубую шелковую рубашку, повязал полосатый галстук, натянул пиджак и подошел к зеркалу. Из пыльной глубины стекла на него глядел очень похожий на него, Игоря Муравьева, человек, только совсем уж молодой, просто юный до неприличия. Поглядишь на него и подумаешь, что он специально выкрасил голову серебром.

Да, отвык он за два года от штатского костюма. Почти все время Игорь ходил в форме или в обыкновенной зеленой гимнастерке без петлиц.

Но тот, другой человек, в зеркале, Муравьеву понравился. Костюм на нем сидел хорошо. Не нарочито, а с долей той небрежности, совсем неуловимой небрежности, которая и придает элегантность. Жаль только, что орден надеть нельзя. А он бы хорошо выглядел на костюме. Темно-синий бостон, а на нем рубиновая звезда. Жаль, но что делать.

Игорь еще раз поглядел на себя в зеркало и начал собираться.

Машина ждала его прямо у крыльца подъезда, и, когда он открыл дверцу, шофер, недовольно оторвавшись от газеты, рыкнул:

— Куда лезете, не видите, что ли?

Потом помолчал и, улыбнувшись, замотал головой:

— Вот это да! Игорь Сергеевич, быть вам богатым, не узнал.

— Это хорошо, — Муравьев довольно улыбнулся.

Приехав в управление, Игорь сразу же стал звонить Королеву. Майора не было, и Муравьев сидел в своей комнате, ожидая его звонка. Пока все складывалось крайне неудачно. Ему необходимо было ехать на Тишинку, а проклятый телефон молчал. Игорь начал уже со злостью поглядывать на аппарат, словно именно он был виноват в том, что Королев никак не может освободиться. Конечно, можно было бы встать и уйти, но Данилов категорически приказал передать майору письмо и на словах добавить, что очень ждет результатов.

А управление жило своей обычной жизнью, и ритм ее Игорь уловил сразу по возвращении. Он состоял из знакомых ему привычных забот. В кабинет заходили ребята из его отделения и рассказывали о новостях. Заглянул начхоз и сказал, что он, Игорь, поставлен на довольствие; потом явился комендант и начал по ведомости сверять номер табельного оружия, числящегося «за оперуполномоченным первого отделения тов. Муравьевым И. С.».

— Все ждешь? — в комнату вошел Парамонов.

— Как видишь.

— Завтракал?

— Да нет пока.

— Я тоже не успел. Давай сообразим.

— Да у меня нечего.

— Если бы я на таких, как ты, надеялся, — Парамонов встал, одернул гимнастерку, — давно бы ноги протянул. Я сейчас.

Он вернулся минут через десять. В одной руке Борис нес чайник, в другой что-то завернутое в газету.

— Ну, давай, — он расстелил чистую бумагу, поставил банку консервов с яркой этикеткой.

— Ух ты, — удивился Игорь, — что это?

— Второй фронт.

— Что?

— Ну консервы, колбаса американская. Вкусная, прямо сил нет.

— Я такой и не пробовал.

— А она только что и появилась, — Парамонов взял банку, и Игорь увидел сбоку, прямо на ней, ключик. Борис повернул его, и жесть, закатываясь в трубочку, начала освобождать крышку.

— Ничего придумано.

— С умом делают. Вот сейчас в Москве появились консервы ихние, колбаса, тушенка свиная, сало консервированное, шоколад. Машины грузовые. Между прочим, в каждой, говорят, кожаное пальто лежит.

— Врут.

— Я тоже думаю. Наливай чай. Вон песок в пакетике.

Игорь разлил чай, насыпал в кружки коричневатый крупный сахарный песок. До войны он такого и не видел никогда. Чай сразу помутнел, покрылся сероватой пенкой.

— Ничего, — Парамонов взял кружку, — он сладкий зато, лучше, чем сахарин. У меня от этого сахарина во рту кисло становится, словно я лимон со шкуркой съел.

— У меня тоже. Химия есть химия. — Игорь сглотнул слюну, следя за Парамоновым, режущим красноватую, покрытую желе колбасу. Но, несмотря на цвет, она оказалась удивительно вкусной. Ели молча. Допив чай, Парамонов поставил стакан в шкаф, полез за папиросами. Закурили.